она не любила свой happy birthday, подземку и слишком горячий чай.
давно не мечтала податься в звёзды, довольствуясь рамками [здесь; сейчас].
как будто, когда тебе скоро тридцать, уже не до бабочек в животе,
и глупо за счастье костьми ложиться, ведь толком не знаешь, чего хотеть.
с ней дружбу водила смешная белка (из парка у дома) и рыжий кот.
огромное горе – разбить тарелку! событие века – забыть пин-код!
а выбор помады настолько труден, что всякий раз выжата, как лимон.
стирала в разбитом корыте будней судьбы своей ситцевый балахон.

но он приезжал к ней (с цветами, трезвый), и было им больше, чем хорошо.
и вечные бабушки у подъезда гадали: ну, что же он в ней нашёл?

читать дальшес него можно было писать картину: «как надо уметь не любить себя».
он слишком устал приходить с повинной; такие, как он, все давно сидят
на чём-то ли, где-то ли – суть не важно. что переживать, если всё пройдёт?
он яростно – парусником бумажным – вмерзал в стылой жизни полярный лёд,
оставив надолго мечты и цели о счастье без марок и порошков.
уверенный, что жизнь его процедит до шеи в верёвочное ушко.
на голые стены бросался всуе, считал многоточия и тире,
и был не из тех, кто легко пасует, спасаясь от мира в монастыре.

она в него падала, будто в бездну, и с сердца его обдирала шлак.
а вечные бабушки у подъезда гадали: ну, что она в нём нашла?

в обычном бюро далеко отсюда у подслеповатой уже свечи
сидел одинокий закройщик чуда, предвидящий следствия без причин,
сидел – две души разложив в ладони, сшивал их краями, ровняя шов,
хоть, словно те бабушки, сам не понял: и что же такого он в них нашёл?

М. Зиновкин